«Сидишь и понимаешь — ты отсюда не выберешься никогда»: журналистка Юлия Юзик об иранской тюрьме и обвинениях в шпионаже

— Иран, наверное, не лучшее место для девушки. Как ты там оказалась?

— У меня были проблемы с работой, да и вообще с самореализацией. Несколько лет я пыталась найти какую-то работу. А в 2013 году решила переключиться с темы Кавказа — Чечня, Дагестан — и подумала: чёрт, есть ещё одно интересное место на земле — Иран! Хотела туда поехать и написать книгу об этой стране.

— А язык?

— Я что-то и как-то могла по-английски. Но фарси я не знала. Это было спонтанное решение: я могу написать о них что-то, поездить, посмотреть. У меня вообще страсть к приключениям, к путешествиям. 

— Экстремальный выбор.

— А о чём ещё? В Германию поедешь? Кому это интересно? А тут Иран — одна из самых закрытых стран мира. И любовь к риску. Всё это совпало.

— Каким был твой первый визит в Тегеран?

— Я прилетела ночью. Меня встречали с табличкой сотрудники Института изучения Кавказа. Их прислали встретить меня. И мы въехали в ночной Тегеран. Меня удивило, что там было мало электрического освещения, совсем не похоже на Москву.

— То есть всё было во тьме?

— Да. И в отблесках фар нашей машины на зданиях домов везде будто выныривали из темноты шахиды ирано-иракской войны. Я думала: Боже мой!

— Тебе было страшно?

— Страшно, очень страшно. В 1979 году случилась Исламская революция. И у меня было ощущение, что город в своём развитии остался в 1979-м. То есть ты не на самолёте прилетел, а на машине времени вернулся в прошлое.

• © RTД

— Вернёмся в тот день, когда тебя арестовали.

— Меня приглашали люди, которые работают в Министерстве разведки Ирана, в Министерстве информации. Люди, которые аффилированы со спецслужбами Ирана.

— Чтобы ты на них работала?

— Нет. Просто приглашали посмотреть города Ирана. У меня была мечта: я очень хотела побывать в нескольких древних иранских городах. В том числе увидеть Персеполис и так далее.

— И ты написала людям, аффилированным с разведкой?

— Нет, если ты работаешь на любом канале или любом медиа, да и в любой структуре иранской, то она аффилирована со спецслужбами. За год до этого, в 2018-м, у меня была проблема в аэропорту Ирана.

— Почему?

— Потому что они решили, что я работаю на спецслужбы. Я приехала в аэропорт в четыре утра, а в семь у меня был вылет. Я встала в очередь на регистрацию. И вдруг меня хлопают по плечу. Я поворачиваюсь — стоит женщина, полностью в чёрном и в белой марлевой повязке. Я на неё смотрю, она такая: «Follow me» («Идите за мной». — RT). Я такая: «Что? А в чём причина?» Тут вырастает человек, в военной или полицейской форме, я не знаю, и говорит: «Тихо, спокойно, следуйте за ней. Вам помочь следовать?» Я сказала: «Окей». И пошла. Мы пришли в какое-то помещение, и они сказали, что у них есть ко мне ряд вопросов. Я отвечаю: «У меня три часа до самолёта, вы успеете?» Они надо мной посмеялись: «Детка, ты в Иране. Не переживай. О самолёте, о маме, о детях вообще можешь забыть. Если что, ты попала в аварию. Просто попала в аварию и погибла здесь».

Также по теме

«Переоценка ценностей»: Юлия Юзик рассказала, как пересмотрела свои взгляды после пребывания в иранской тюрьме

Освобождённая в Тегеране российская журналистка Юлия Юзик в интервью RT призналась, что не ожидала помощи от России на высшем уровне....

— О чём они тебя спрашивали?

— Они меня спрашивали о работе на российские спецслужбы. Израильские спецслужбы тогда уже немножко фигурировали.

— Почему израильские?

— Я не знаю. Они считали, что я еврейка.

— Это не так?

— У меня нет никаких доказанных еврейских корней. У меня нет бумаги, где написано «еврей». Они меня допрашивали сутки.

— Без сна?

— Без сна.

— Тебе предлагали какую-то сделку?

— Мне говорили, что надо оклеветать одного человека. Чтобы я написала то, что он — агент российских спецслужб. Я им сказала, что оставляйте меня в тюрьме, что человек реально для меня важен, дорог. Я не могу его предать. Но когда истекли сутки, мне купили билет на следующий ночной рейс и проводили на самолёт. У них не было никаких доказательств. Если бы была хотя бы одна зацепка — я бы осталась там в тюрьме ещё в 2018 году.

— Как к женщинам относятся в Иране?

— Меня очень напрягало ходить в платке, меня это прямо бесило.

— Все обязаны ходить в платке?

— Обязаны. Если ты по-хитрому — раз! — как будто он у тебя спадает, а ты вроде как не заметила, сразу появляются люди в штатском и просят срочно надеть. Потому что могут забрать в полицию и оштрафовать.

— Что сами иранские женщины думают по поводу такого строгого отношения?

— Понять, что женщины думают по этому поводу, очень просто. Когда сидишь в самолёте перед вылетом в Тегеран, видишь, как они заходят в коротких топах, с проколотыми пупками, модными стрижками. Они ничем от нас не отличаются. Но когда самолёт идёт на посадку, все достают свои балахоны, платки, меняется полностью внешний облик. Видно, что нормальным женщинам это не может нравиться. Хотя, конечно, есть определённая часть населения, которая ходит практически полностью в чёрном, как стая ворон. Но это очень религиозные люди.

• Facebook
• © @yuliayuzik

— Итак, ты решила вернуться, иранцы убедили тебя, что на этот раз всё будет хорошо?

— Они меня приглашали в течение года. И так и сяк: «Ты просто пойми, что в нашей ситуации мы должны были эту версию отработать». Я спросила: «Окей, у вас есть ко мне какие-то вопросы или претензии?» Они ответили: «Всё. Эта тема закрыта».

— И ты согласилась приехать. Они взяли тебя прямо в аэропорту?

— В аэропорту я получаю визу, плачу за неё $100. Её выдаёт мне Министерство иностранных дел Ирана. Но на выходе из аэропорта, где они ставят штамп, начинается какой-то крик, гам, шум. Они меня не выпускают. Подходит человек, который меня приглашал. Говорит: «Это просто техническая ошибка. В базе почему-то они тебя не удалили». Я спрашиваю: «В какой базе?» Он говорит: «Нет проблем». Берёт бумажечку, на которой стоит печать Министерства иностранных дел Ирана, и говорит: «Завтра в Тегеране ты сможешь по этой бумажке получить свой паспорт». Тогда уже у меня возникло чувство, что это не техническая проблема. И два дня я была в Иране без паспорта. Причём меня поселили в отель без документа, только с этой бумажечкой МИД.

— Как происходило задержание?

— Сначала мне стали стучать в дверь. В этот момент я была в душе. Я смотрю в глазок и вижу, стоит человек в форме служащего отеля, у него насупленное лицо, он тяжело дышит. Я спрашиваю: «Вы кто?» Он говорит: «Это служба отеля, мадам, откройте, пожалуйста». Я говорю: «Какая у вас проблема?» Он отвечает: «Есть небольшая проблема, не беспокойтесь. Откройте, пожалуйста, дверь». Я быстро и тихо отступаю вглубь номера. И набираю телефон человека, который меня пригласил в Иран.

— Ты почувствовала, что-то не так?

— Я почувствовала. Звоню ему, говорю: «Они пришли сюда. Кто-то стучит в дверь. Будьте на связи». Я приоткрываю дверь на цепочке. И в этот момент она отлетает. Её перерезают или что-то происходит. Я успеваю крикнуть ему в трубку, что это те люди, которые допрашивали меня в Тегеране, и они пришли за мной. Тут женщина выбивает у меня из рук телефон.

У них для ареста женщин есть специально подготовленные сотрудницы. Чтобы мужчина не дотрагивался. Блюдут нашу невинность. И вот эта женщина, такой качок просто, которая уложит десять мужиков...

— Она в форме?

— Она в чёрном хиджабе полностью. Только глаза одни видны. Она швыряет меня, показывает рукой «Стоп!» — типа «Сиди там!» — и начинает вытряхивать всё из моей сумки. Тут же в номер врываются семь человек. Они переворачивают все мои вещи, потом матрасы. Где-то минуту у меня истерика. Я кричу только одно слово: «Why?» («Почему?» — RT). Я ничего не понимаю. В итоге они меня пакуют.

— Надевают наручники?

— Нет. Там не нужны наручники, когда за руку цепляется такая женщина. Важный момент, что человек, кому я позвонила, кто меня приглашал, он тут же перезванивает главному в этой бригаде, который производит арест. Они о чём-то говорят на фарси, я не понимаю. Тот кладёт трубку и по-английски спрашивает: «Это вы позвонили Ханлару?» (Бахрам Ханлар — директор русскоязычного спутникового канала Iran Today. — RT). Я говорю: «Да». Он говорит: «Зачем вы это сделали?» Они не ожидали, что я успею сообразить за секунды. В итоге Ханлар, который меня приглашал, оказался в курсе того, что меня захватили.

— Это сыграло какую-то роль?

— Я думаю, это тоже меня спасло. Поскольку он тут же пустил эту новость по каким-то своим каналам.

— Куда тебя привезли?

— Не знаю. Меня везли с чёрным мешком на голове. Затем схватили под руки, выволокли из машины и завели в какую-то комнату. Там жарко, что-то мерцало, гудело — то ли какой-то рефрижератор, то ли трансформатор.

Когда они снимают мешок, я вижу, что это что-то вроде полиции. И первый вопрос, который мне задают: «Представьтесь». Я говорю им, кто я. Они меня спрашивают: «Ваша идеология?» Я думаю, что для полиции вопрос об идеологии странный. Потом они задают вопросы про религию и национальность. 

— И что ты отвечаешь?

— На вопрос про идеологию я ответила: «Я человек — это и есть моя идеология». Потом я сказала, что христианской веры, меня мама крестила в детстве. Затем они подводят фотографироваться. Я стою и не понимаю — это что за бред? Я начала валять дурака, у меня какой-то нервный шок. А они начинают психовать, говорят: «Перестань смеяться, это не смешно». А я говорю:« Это всё смешно, вы все смешные. Что вы делаете?»

Наконец это всё закончилось, меня оформили и отвели опять в чёрном мешке к доктору. Устроили мне осмотр — досмотр. Куча людей. Засовывали мне куда-то градусник. У меня шок.

— Женщины все?

— Догола меня не раздевали, там были мужчины. Но что-то они со мной делали, какие-то манипуляции. Затем завели в камеру. И я вижу, что там ничего нет. Просто вот бетонные... Никаких постелей, ни кроватки, ни шконки, ни тумбочки.

— Просто бетонный выступ из стены?

— Просто комната бетонная — и всё, ничего нет. Говорят: «Раздевайся догола». Потом они заносят пижаму — серую робу хлопчатобумажную. Кидают её. Заносят и кидают несколько таких тонких-тонких одеял: «Делай себе постель». Я в шоке кладу одно одеялко, одно скручиваю. И в этой пижаме ложусь. Мне приносят какой-то чай. Я уверена, что там что-то было — как только я его выпила, я отключилась.

— На следующий день тебя повезли в суд?

— Да. Я поняла, что это Исламский революционный суд. И тут уже поняла, что мои дела плохи, что это совсем не розыгрыш и всё серьёзно.

— В чём тебя обвинили?

— Появились люди, которые участвовали в аресте. Появилась переводчица, которая очень плохо говорила по-русски. Я обращаюсь к ней, говорю: «Может, вы мне скажете, в чём моя вина?» И она такая: «Да-да, вас обвиняют в шпионаже в пользу государства Израиль». Я: «Что, что вы сказали?» Она: «Работа на МОССАД. И что вы сионистский шпион и работаете на государство Израиль».

— Ты хоть раз была в Израиле?

— Один раз, в 2004 году. От «Комсомольской правды». И они прекрасно об этом знали. Боже упаси это скрывать. Говорю: «Это же бред». Она — такая невозмутимая женщина, этот переводчик — оборачивается и говорит: «Ваша вина уже доказана. Ваш приговор уже готов. Вам надо подписать его, что вы согласны». Вы можете себе представить? Я говорю: «Что?! Я не согласна!» — «Если вы не согласны, напишите, что не согласны». Мне приносят бумаги, всё на фарси. И я начинаю на русском языке писать, что не согласна с обвинением. Это был четверг. Они мне говорят: «В субботу будет окончательное решение суда». И меня привозят обратно в камеру.

Также по теме

«Официального уведомления посольство не получало»: что известно о задержании в Иране российской журналистки Юзик

Российскую журналистку Юлию Юзик задержали в столице Ирана. По словам родственников, она обвиняется в сотрудничестве с израильскими...

— В одиночную камеру?

— Да. После обеда начались допросы. И они мне стали это всё озвучивать. Что по этой статье в Иране казнят. Что если мне повезёт, то я могу получить несколько десятков лет тюрьмы.

— То есть они уже не допрашивают, а утверждают, что будет?

— Да. И говорят, лучшее, что я сейчас могу сделать, — это написать признательное показание, что работала на Израиль. И я чувствую, что вот-вот начну сходить с ума. Сидишь — ни живой, ни мёртвый. И понимаешь, что ты отсюда не выберешься никогда.

— Ты просишь у них звонка маме?

— Я несколько раз говорю про звонок матери. Они отвечают: «Про это забудь. Никаких звонков. Ты сейчас отвечаешь на наши вопросы». И я понимаю, что это бессмысленно, это какая-то профанация: «Я не буду отвечать на ваши вопросы». И через какое-то время они говорят: «Ты хочешь позвонить маме?» Им надо было, видимо...

— Установить контакт?

— Да. И я говорю: «Да, я хочу позвонить». Они: «Ты просто скажи, что пока задерживаешься, потом позвонишь. Чтобы она не беспокоилась».

— Что ты сказала маме?

— Я поняла, что это единственный шанс. И как только слышу маму, сразу говорю: «Мама, послушай меня, только не волнуйся. Всё хорошо». И они это начинают переводить.

Я говорю: «Я сейчас в тюрьме, меня захватил Корпус стражей Исламской революции. Меня обвиняют в шпионаже в пользу Израиля, и меня могут казнить или оставить здесь навсегда». Мама начинает голосить, кричит: «Я теряю сознание!» Я говорю: «Не смей! Никаких эмоций! Пусть Соня (дочь Юлии Юзик. — RT) зайдёт в мой Facebook: напишите петицию на имя Путина. Потому что единственный, кто меня может спасти, — это он. Если ты просто начнёшь плакать и причитать, я труп и никогда отсюда не выберусь».

Они забирают трубку, смотрят на меня и говорят: «Ну ты сама выбрала такой способ. Теперь мы тебе ничем не поможем».

— Тебя держат в одиночной камере десять дней?

— Чуть меньше.

— И ты не знаешь никаких новостей?

— Абсолютно ничего.

— Тебя водят на допросы?

— С утра до вечера, с утра до вечера.

— Когда на сцене появляется Россия?

— Это было 10 октября. Открыла дверь камеры. Стоит надзирательница. И вдруг на русском языке, хотя она всегда придуривалась, что не понимает ни его, ни английского, говорит: «Собирайся». Часть пути меня везут с чёрным мешком. Когда мне его снимают, я вижу какой-то зал торжественных приёмов. И девушка-надзиратель, которая со мной приехала, говорит: «Это аэропорт». Но я вижу символику Министерства информации Ирана, Министерства разведки, и вообще не понимаю, где я. Мне говорят, что я полечу в Москву (она мне переводит). Я не верю. Меня колотит, потому что я не знала, что они ещё придумали для меня. И вдруг открывается дверь и заходит высокий человек... Я не запомнила его имени. Он представляется, протягивает руку: «Юлия Викторовна, всё хорошо». И всё это по-русски. Я вижу, что наш человек.

— Ты расплакалась в этот момент?

— Я не расплакалась. Я была на каком-то адреналине. И он говорит: «Вы сейчас будете переданы России. Мы сейчас подписываем бумаги, и вы летите домой. Всё плохое осталось позади». Вот так тогда я узнала, что, оказывается, за меня Россия вступилась.

• © RT

— Ты говорила в одном из интервью, что Владимир Владимирович оказался твоим «персональным Дедом Морозом». Что ты имела в виду?

— Насколько я знаю, решение о моём освобождении принималось на самом высоком уровне. Я очень благодарила МИД и Лаврова. Насколько я знаю, там даже выше Лаврова этот вопрос решался. Я не очень могу это озвучивать, поскольку не знаю на 100%, но думаю, что благодаря Владимиру Владимировичу...

— Как изменилось твоё отношение к Путину, к российской власти после того, что произошло?

— У меня абсолютно личная признательность и благодарность. Ведь мне спасли жизнь по большому счёту. И я знаю, что бы ни случилось, как бы ни повернулось, я никогда не скажу лично о Владимире Владимировиче плохого слова. Это по моим понятиям чести и морали уже просто невозможно.

— Какие эмоции были, когда тебя посадили в самолёт, летящий в Россию?

— Я плакала. Во-первых, потому, что поняла: я никогда больше не вернусь в Иран, в это место, где ты хотел найти себя, свою новую жизнь, а оно практически стало твоей могилой. А во-вторых — когда уже стали взлетать, я вдруг поняла, что ужасно хочу есть.

— Что тебе дали?

— Серый хлеб, который я не люблю. Я намазала этот кусок серого хлеба сливочным маслом и сожрала его быстро. Подумала, как это вкусно.

— Кто встречал в аэропорту?

— Меня встречала мама, как потом выяснилось, но я маму не увидела. Меня встретили прямо у трапа, с зонтиками, на машине. И под белы рученьки...

— А кто-то был из официальных лиц?

— Нет. Меня просто убрали, чтобы журналисты не стали задавать всякие вопросы. Потому что я была в таком состоянии непонятном, в шоковом. Мало ли, что я там... Поэтому меня просто привезли домой.

— Ты говорила, что хочешь написать книгу о заключении?

— Да, я её почти написала. Но для меня это не просто история ареста или скольких-то дней тюрьмы. Это в том числе и моя личная история с Ираном, история отношений со страной.

— Если бы кто-то оказался в такой же ситуации, что бы ты посоветовала сделать?

— Я считаю, что женщинам надо быть очень осторожными, да и мужчинам тоже. Это совершенно иная ментальность, которую мы не совсем понимаем. Когда нам улыбаются, обнимают, жмут руки, приглашают, мы воспринимаем это как дружбу. А за этим часто стоит совершенно другое.